21-32

Как я уже говорил, баба Ванга стремительно быстро вошла в круг наших проблем. Меня, например, она приветствовала так: «А, это тот, который любит святца Сергея!» По ее словам, каждый раз, когда мы встречаемся с нею, он явственно обозначается перед ее внутренним взором.

Как всегда, вопрос:

— Почитают ли в России святца Сергея?

— Мало, — отвечаю я. — Главным образом в церкви.

Ванга:

— Вижу монастырь. (Я подтверждаю, что в Троице-Сергиевой лавре находятся мощи преподобного Сергия.) Это — сердце России. Он — большой пророк. Он не простой святой, а главный русский святой.

С неожиданной энергией:

— Нет такой силы, которая могла бы сломить Россию. Россия будет развиваться, расти, крепнуть.

И добавляет, что это не ее слова, а слова святого Сергия.

— Вижу, — продолжает Ванга, — он держит Русь на ладони. Вижу церковь, парящую в воздухе. Вижу людей с копьями и в шлемах.

— Ванга, — прерываю я ее, — ты даешь точное описание одной картины Рериха.

— Что за картина? — спрашивает Ванга.

— Она малоизвестна, потому что ее не выставляют. На ней изображен святой Сергий, который держит в руках собор, олицетворяющий собой Русь, Россию. Он благословляет воинов — они видны в глубине картины, — идущих на Куликовскую битву. Подпись к картине гласит: «Дано Святому Преподобному Сергию трижды спасти Землю Русскую. Первый раз при князе Дмитрии, второй раз при Минине. Третий» — следует многоточие.

— Почему не выставляют?

— Из-за пророческой надписи.

Ванга как бы всматривается в даль. Сообщает:

— Картину рисовали четыре души, которые пришли из иного мира. Мало знают об этой картине. Надо, чтоб о ней знали многие, чтоб знали все. Как зеницу ока берегите картину. Это большой документ, это самое большое богатство России. Не посылайте ее в другие страны. Она предназначена лишь для России.

И, как бы заключая сказанное, восклицает:

— Тот, кто был святым Сергеем, сейчас является самым большим святым. Он водитель всего человечества. О, как он помогает сейчас человечеству! Он превратился в свет, его тело из света.

Существует портрет Учителя Блаватской, ставшего впоследствии и Учителем Рериха, воспроизведенный в одном из первых изданий ее книги «Из пещер и дебрей Индостана». По ее свидетельству, портрет сделан необычным способом. Необычно лицо, притягивающее к себе, как магнит, в особенности — глаза. Силу их взгляда на себе испытали многие. Я — тоже.

Людмила рассказывала, что впервые увидела этот портрет после катастрофы. «Лицо показалось мне до боли знакомым. Я сразу почувствовала, что это Учитель, что это — мой Учитель».

Мы решили — в порядке своеобразного эксперимента — показать фотографию портрета бабе Ванге. То, что она незрячая, в данном случае не имело значения. Мы не раз имели возможность наблюдать, как фотография служила для нее точкой опоры. Она возлагала руки на изображение человека и как бы вступала в контакт с его мыслями. В результате — давала точное описание не только внешних примет человека, но и его биографии, особенностей его характера и т. п.

Так мы и поступили. Боже! Что произошло с Вангой! Она вздрогнула, словно прикоснулась к оголенному электрическому проводу. Никогда не видел ее в таком состоянии духа.

— Почему раньше не дал фотографию? — возбужденно воскликнула она. — Он здесь. Он с вами. Почему-то передо мною встает Сибирь. Он русский, он был в России?

— Нет. Он индус. Это Махатма Мория.

Ванга:

— Он — покровитель Москвы, вернее, он — покровитель России. Я его видела и раньше, только не знала, кто он.

Чтобы сделать приятное бабе Ванге, я предложил:

— Возьми в подарок этот портрет.

— Нет, — испуганно отвечала она. Даже отодвинула фотографию в сторону. — Он будет мне мешать.

Немного успокоившись, сказала:

— Ко мне в дом приходят духи, много-много духов. Но этот дух — самый сильный из всех, какие я знаю, — никогда не переступает порога комнаты. Он всегда остается за дверью. На него трудно смотреть, потому что он сверкает как солнце. Иногда я вижу его на белом коне и с такими глазами, от которых становится страшно.

От фотографии она отказалась, а вот нам рекомендовала всегда иметь этот снимок с собою.

— Обязательно держите его в левом кармане. Он должен взаимодействовать (особенно когда вы задумали или совершаете что-то важное) с токами вашего сердца.

Но вот что в высшей степени было любопытным. Ванга, держа в руках фотографию Махатмы Мории, почему-то спросила:

— Это портрет святого Сергея?

— Нет, — отвечал я.

Ванга в задумчивости продолжала:

— Да, на снимке не святой Сергей. Однако вижу два лица, два тела, а душа одна.

Конечно, Ванга и не подозревала, насколько точно схватила она суть рериховской концепции, по которой святой Сергий является одним из воплощений Учителя Мории.

Я сказал ей об этом. Но такая трактовка ни в малейшей мере не смутила бабу Вангу. Она лишь добавила:

— Пусть знают, что у него было два тела.

И опять:

— Этот дух всегда был покровителем России.

По ее словам, он импульсировал и вдохновлял самых выдающихся государственных руководителей России, в частности Петра Великого и Ленина.

Кстати, по той же рериховской концепции дух Петра Первого потом воплотился в Ленине, так что две эти исторические личности являют собой единую сущность. Вот почему наименование города на Неве (Петербург, Ленинград) не имеет принципиального значения. И в том, и в другом случае оно восходит к одной и той же сущности, дважды призванной преобразить Россию.

Особое отношение было у бабы Ванги к нашим космонавтам. Она утверждала, что они выполняют миссию исключительной важности. Ракеты, пилотируемые ими, очищают пространство над Россией и освящают его. Юрия Гагарина баба Ванга считала святым. «После того как он принял огненную смерть, он стал посвященным, — говорила она. — Он находится сейчас в своем небесном теле. Его душа жива и как звезда светится над Россией».

Будущее бабе Ванге рисовалось таким.

— Все растает, как лед; лишь одно останется нетронутым — слава Владимира (имелся в виду князь, крестивший некогда Русь), слава России.

— Слишком много жертв принесено, — говорила Ванга. — Никто не может остановить уже Россию. Все сметет со своего пути и не только сохранится, но и станет господарем всего мира.

Разумеется, в слово «господарь» Ванга вкладывала не политический, а духовный смысл. И, разумеется, Ванга обостренно чувствовала неоднозначный и противоречивый характер предстоящего процесса. Да, она заявляла — незадолго до вторжения советских войск в Афганистан: «Скоро красные флаги будут развеваться во многих странах мира». Но она утверждала и другое: «Вернется старая Россия».

Правда, под словом «старая» Ванга не подразумевала старые порядки и прежний строй в его нерушимой целостности. О Николае Втором, когда речь коснулась последнего русского царя, она отзывалась нелестно и жестко.

— Нехороший человек.

— Почему?

— Уничтожал людей, и из-за него уничтожено великое множество людей.

Понятие «старая Россия» означало для нее возвращение к сокровенному духовному началу. («Лишь одно останется нетронутым — слава Владимира».) «Сейчас, — говорила она, — вы называетесь Союз, а потом будете называться, как при святце Сергее, Русь».

Вот эта Русь, старая и новая одновременно, потому что суждено ей пройти через горнило нового, огненного крещения, и должна стать — по выражению Ванги — «господарем всего мира». «Как орел воспарит Россия над землею — буквальные слова бабы Ванги — и осенит всю землю своими крыльями». Ее духовное первенство признают все, в том числе и Америка.

Но свершится это далеко не сразу. По словам Ванги, через шестьдесят лет. Насколько я помню, трижды мы возвращались к этой теме и трижды называла она один и тот же срок: через шестьдесят лет.

Но этому, опять же по словам Ванги, будет предшествовать сближение трех стран. В одной точке, говорила она, сойдутся Китай, Индия и Москва.

— А Болгария? — осведомилась Людмила.

— Болгария тоже, но если будет вместе с Россией и как бы частью России, — отвечала Ванга. — Без России у Болгарии нет будущего.

— Снова придет Христос в белых одеждах, — пророчила Ванга. (И обращаясь ко мне: «А ты должен будешь описать это в своих книгах».)

Наступает время, когда определенные души почувствуют возвращение Христа своим сердцем. Вначале он явится России, потом — всему миру.

— Когда пишешь о Болгарии, — рекомендовала мне Ванга, — держи в уме Людмилу.

(Собственно, я и старался следовать этому совету, работая над данным очерком.)

— Вы были связаны в прошлом, — сообщила нам Ванга. — Вы находились в одно и то же время при святце Сергее. В его монастыре.

И воскликнула, захваченная картиной воскресшего прошлого:

— Ой-ой! Вижу тебя, — это к Людмиле. — Ты офицер. У тебя русская душа. Войско надвигается как пламя, а воины как языки этого пламени. Ой-ой, русская душа идет вперед и ничего не боится.

И опять к Людмиле:

— Ты всегда будешь с Россией. Для тебя Россия это все. Должны появиться другие женщины, похожие на тебя. Они еще не пришли с неба. Но скоро придут и будут помогать земле.

Этот разговор происходил в бывших царских апартаментах под Софией год спустя после первой нашей встречи. Именно его, не подозревая, что он станет последним, мы и записали на магнитофонную пленку.

Надо сказать, что мои поездки в Болгарию каждый раз сталкивались с непредвиденными препятствиями. Каждый раз шла пробуксовка на пустом месте. То по каким-то непонятным причинам задерживалась виза, то почему-то строго ограничивался срок моего пребывания в Болгарии. Думаю — это не было случайностью. За нашим братом писателем, да и вообще за любым неординарным шагом любого человека следили тогда внимательнейшим образом.

Мои затруднения не ускользнули от Людмилы Живковой. Она даже сказала: «Мы всегда рады видеть вас у себя, уладьте только вопрос об отъезде из своей страны».

Но вот уладить этот вопрос оказалось весьма непросто. План последней поездки (в конечном счете так и несостоявшейся) встретил уже не замаскированное, а открытое сопротивление. Но тут, очевидно, была совершена ошибка. Людмила Живкова прислала приглашение мне и моей семье приехать в Болгарию в качестве ее гостей. Она полагала, что тем самым облегчит ситуацию с выездом: ведь как-никак приглашает не кто-нибудь, а член Политбюро, председатель Комитета культуры Болгарии. Но вышло наоборот. Это дало прямо противоположный результат. Наотрез и, как водится, без всякого объяснения мне было отказано в визе.

Естественно, я отправился на Старую площадь, в ЦК КПСС. Этот адрес тогда хорошо знали все: и партийные и беспартийные. Но там, когда надо, умели притвориться невинными агнцами. «А при чем тут мы? — изобразили удивление сотрудники, принимавшие меня. — Дело в том, что приглашение Людмилы Живковой не является официальным, а частным и должно быть направлено по каналам ОВИРа. Мы же вмешиваться в прерогативы ОВИРа не имеем права».

Разумеется, это была игра. Тем более что через посредников полушепотом до меня было доведено мнение одного высокопоставленного моего доброжелателя из того же самого ЦК: «Зачем Сидоров связался с такой сомнительной фигурой, как Людмила Живкова? Зачем ему Болгария? Пусть едет в Крым. Если возникнет необходимость, мы достанем ему путевку в любой санаторий и дом отдыха Крыма».

Но я не собирался отступать от намеченного. Что ж: ОВИР так ОВИР. Проинформировал о случившемся Людмилу Живкову. Из Болгарии в спешном порядке прислали частное приглашение, сделанное в целях конспирации не от Людмилы Живковой, а от какого-то подставного лица.

Теперь начал мотать нервы ОВИР, донельзя затягивая оформление документов. Но я запасся не просто терпением, а долготерпением, ибо решил — на это у меня были особые причины — добиться своего. И вдруг как гром с ясного неба: звонок из болгарского посольства. Скоропостижно скончалась Людмила Живкова. Скончалась в тот самый день, когда, согласно первоначальному приглашению, я должен был приехать в Софию.

Смерть Людмилы Живковой — внезапная, да еще в таком возрасте: ей не было еще и тридцати девяти — естественно, породила массу слухов и легенд. И вырастали они не на пустом месте. Ведь ничто — ни болезнь, ни легкое недомогание — не предвещало того, что произошло. В газетах было опубликовано медицинское заключение. Из него следовало, что смерть наступила от инсульта. Но тогда мало кто доверял официальным сообщениям, тем более что обстоятельства смерти Людмилы с самого начала были окутаны тайной.

А они, эти обстоятельства, когда скупая информация о них все же просачивалась к людям, не могли не вызвать чувства недоумения.

Странным было то, что, когда Людмила потеряла сознание — а это случилось в ванной, — никого, буквально никого не оказалось в огромном загородном доме. Примерно в течение двух часов она была предоставлена сама себе. Странным было то, что когда дозвонились до «Скорой помощи», то она явилась с большим опозданием.

И, наконец, странным было то, что машина «Скорой помощи» оказалась неисправной. По дороге отлетело колесо и целый час ушел на ремонт машины.

Разумеется, все это можно было объяснить случайным стечением обстоятельств, но разумеется также и то, что кое-кому — особенно при отсутствии точной и полной информации — само стечение обстоятельств могло показаться подозрительным.

Существуют разные версии загадочной смерти Людмилы Живковой (в том числе и детективные). Но одну из них — а именно версию самоубийства, если не ошибаюсь, ее выдвигает один из помощников Тодора Живкова — должно отвергнуть сразу и безоговорочно. Для Людмилы Живковой с ее духовным мировоззрением такой вариант был абсолютно исключен. Кстати, как раз в последний месяц ее жизни я поддерживал постоянную связь с Людмилой (это диктовалось перипетиями намечавшейся моей поездки в Болгарию) и был в курсе многих ее дел. Знал, что она готовит для меня какие-то новые предложения и проекты. Знал, что огорчена моей задержкой. Секретарь Людмилы Живковой Кирилл Аврамов мне рассказывал, что в пятницу вечером — накануне неожиданной трагедии — она позвонила ему из своей загородной резиденции. Спросила: «Точно ли приедет Сидоров и если да, то когда, наконец, приедет?» Тот заверил ее, что вопрос с моим отъездом уже решен и что на днях я прилечу в Софию. По его словам, это был последний ее контакт с внешним миром.

На похоронах Людмилы Живковой, поскольку я не занимал официального положения, я, конечно, не был. А они, по свидетельству очевидцев, превратились в грандиозную манифестацию, потому что сотни тысяч людей высыпали на улицы Софии. Увы, как мы знаем, подчас только смерть человека и позволяет по достоинству оценить истинное значение его жизни для нас.

Официальные соболезнования пришли из разных стран. Естественно, из нашей страны — тоже. Но больше всего траурных телеграмм пришло из Индии. Там Людмила бывала нередко, там общалась с кругом близких ей по духу людей. По предложению Индиры Ганди факультету славянских языков и литературы Делийского университета было присвоено имя Людмилы Живковой. Это имя он носит и сейчас, когда на родине Людмилы переименовано все, буквально все, что хоть в какой-то мере напоминает о Тодоре Живкове.

И, разумеется, чуть ли не на другой день после похорон был прерван поступательный ход духовно-культурных преобразований. Комплексная программа Людмилы Живковой осталась нереализованной. Вслед за годом Рериха и годом Ленина должны были идти года, посвященные Рабиндранату Тагору, Кириллу Философу, Ломоносову, Гете, патриарху Ефтимию, Яну Коменскому. Об этом тут же предпочли забыть. Были похоронены проекты создания Международного рериховского центра в Софии и восстановления рериховского института в Гималаях (сразу вспомнили, что на это нет соответствующих средств). Прекратились Детские ассамблеи. Одним словом, как после непродолжительной грозы с ее очищающим ветром, все постепенно стало на свои места. Жизнь вошла в свое обычное рутинное русло.

…А перстень Сай Бабы, который мне когда-то показывала Людмила Живкова, незадолго до ее смерти куда-то пропал. О его таинственном исчезновении я узнал от самой Людмилы, когда пролетом она была в Москве и мне удалось на короткое время увидеться с нею. То ли это было своего рода знамение, то ли простое совпадение, но так или иначе это натолкнуло меня на мысль, что предметы, получаемые из астрального мира, живут по своим, лишь им присущим законам. С ними, как я понял, обязательно что-то случается. Или они растворяются в воздухе, или, как золотые монеты Босаврюка — помните гоголевскую «Ночь накунуне Ивана Купалы», — превращаются в битые черепки.

«А как же баба Ванга? — спросите вы. — Неужели не видела близкую смерть Людмилы? Неужели не предчувствовала? Неужели не была предупреждена?»

Те же самые вопросы задавал и я. Мало того. Тщательным образом изучил записи моих бесед с бабой Вангой, стараясь найти хоть какой-то намек на будущую трагедию, но ничего не обнаружил.

Тут — думается — возможны два варианта. Или Ванга знала о том, что случится, но скрывала это от нас и Людмилы, ибо не имела права обо всем говорить. Однако это сомнительно. Зачем же тогда ей было так детально входить в планы нашей совместной работы, давать рекомендации не только на ближайшее, но и далекое будущее.

Или Ванга не знала о том, что случится, по каким-то причинам это было от нее закрыто. Говорят, когда ей сообщили о смерти Людмилы, она в испуге и недоумении воскликнула: «Как же так? Я не вижу ее умершей. Я вижу ее живой».

Конечно, лучше всего об этом спросить у самой Ванги. Но получилось так, что больше я не имел возможности встретиться с нею. Но вот отзвук случившегося — а для бабы Ванги, как и для меня, потеря Людмилы была личным горем — я почувствовал в словах, даже тональности слов, сказанных ею в сочельник в конце уходящего рокового года.

«1981 год ничего не дал людям, но много взял у всех, у всех нас…»

Эти слова приводятся в книге «Болгарская пророчица Ванга», написанной ее племянницей (дочерью Любки). Там же приводится и оптимистическое предсказание:

«Ждите перемен к лучшему».

Однако на предстоящий период времени, тот самый, в который мы с вами сейчас живем, прогноз бабы Ванги весьма неутешителен. По ее утверждению, «города и села будут рушиться от землетрясений и наводнений, природные катаклизмы будут сотрясать землю, плохие люди будут одерживать верх, а воров, доносчиков и блудниц будет не счесть.

Между людьми будут создаваться непрочные сомнительные связи, которые обречены на распад уже в самом начале. Чувства сильно обесценятся, и лишь ложная страсть, а точнее, амбиция и эгоизм станут стимулами в человеческих отношениях».

Блок относил Куликовскую битву к разряду символических событий русской истории. «Таким событиям суждено возвращение, — говорил он. — Разгадка их впереди».

Как известно, сражению — по неписаным правилам того времени — предшествовало единоборство. На поле предстоящей битвы выехали двое. С татарской стороны — в тяжелых доспехах, ширококостный и грузный, устрашающего вида батыр Челубей. С русской — по-юношески хрупкий, в одежде схимника, монах-воин — Пересвет. Столкнувшись, они поразили друг друга насмерть. Но Челубей сразу рухнул вниз, и его тело, запутавшееся в поводьях, испуганная лошадь поволокла по земле. А вот Пересвет — и мертвый — удержался в седле и прямой, как свеча, скакал перед рядами наших войск, как бы знаменуя и предвещая победу.

Очевидно, в моем подсознании эта картина сомкнулась с видением бабы Ванги, которое некогда она так красочно живописала: воинство святого Сергия, похожее на пламя; Людмила среди этого воинства («У тебя русская душа… Русская душа идет вперед и ничего не боится»).

И неожиданно, как это всегда бывает во время медитации, зазвучал внутренний ответ на мой безмолвный вопрос. Он обрел форму коротких стихотворных строчек.

Бой есть бой. И в битве Куликовой
Пересветом и была Людмила.
Как и прежде, смерть ее являет
Пораженье общего врага.

1992