Семь дней в Гималаях. Часть 3

Может быть, с точки зрения читателя, их окажется слишком много, может быть, они даже составят своего рода книгу в книге. Но без этого - чувствую - нельзя. Ведь в них кульминируется та Культура сердца, без которой невозможно понять особенности психического склада народа Индии.
Я вылетал из Москвы 24 мая. Как известно, семьдесят четвертый год был годом юбилея Рериха. 9 октября исполнялось сто лет со дня его рождения.
К тому времени я оказался прочно вовлеченным в магнитную орбиту Рериха. Таких, как я, в шутку называли "рерихнувшимися". Никогда не чувствовал в себе задатков исследователя, но тут как то само собой получилось, что я занялся - всерьез и надолго - изучением литературного наследия художника. Постепенно мне становилась ясной принципиальная значимость стихов Рериха для нашей поэзии: в них впервые в нашей художественной практике сливались в единое целое две великие духовные традиции - русская и индийская. В редакциях журналов и газет стихи Рериха встречали хороший прием, и начиная с семьдесят второго года они стали появляться в периодике. Но самое главное - готовилась к изданию книга стихов Рериха. Я написал к ней предисловие, где высказал свою точку зрения на его стихи, а также расшифровал некоторые символы (тогда еще нуждавшиеся в пояснении). Название книги -"Письмена" - я заимствовал у Горького, который именно этим словом определял, а тем самым высвечивал монументальность мысли Рериха, возвышенно пророческий настрой его поэтических медитаций. К моменту отъезда сигнальный экземпляр сборника был у меня в руках. Я вез его в подарок сыну художника, живущему в Индии, - Святославу Николаевичу Рериху.
Последний представитель на редкость талантливой семьи Рерихов, он стал продолжателем своего отца на путях творческих. Картины Рериха младшего запомнились еще по московской выставке шестидесятого года. В них как бы сфокусировалась Индия в ее многообразии и неповторимости: одухотворенные лица людей, многоцветье ярких тропических красок, светоносная мощь горных хребтов и неба. Особое впечатление оставляли портреты Джавахарлала Неру ("пандита Неру"), которые художник писал при его жизни, находясь рядом с ним.
Можно сказать, что мой путь в Индию лежал через Рериха. Моя поездка была связана с организацией его юбилея. Я должен был встретиться со Святославом Рерихом, чтобы договориться о его персональной выставке, приуроченной к дням юбилея (она проходила впоследствии в залах Третьяковской галереи). Нужно было также условиться с ним о приезде нашей киногруппы, снимавшей документальный фильм "Николай Рерих". Они надеялись на его помощь. И наконец, редакция журнала "Огонек" (она то и командировала меня на две недели в Индию) рассчитывала на новые материалы о Рерихе, в особенности об "индийском" периоде его жизни, его контактах с Ра биндранатом Тагором, о его встречах - в майские дни сорок второго года - с Джавахарлалом Неру и Индирой Ганди.
Трудность моей задачи состояла вот в чем. Я никого не знал в Индии. Я не был знаком - даже заочно - со Святославом Рерихом. Я мог лишь надеяться на то, что ему хотя бы известно мое имя: обо мне упоминал в своих письмах таллинский биограф Рериха, издавший о нем книгу в серии "Жизнь замечательных людей", Павел Федорович Беликов. И потом, прежде чем встретиться со Святославом Рерихом, поначалу следовало его разыскать, что, как мне объяснили без предварительной договоренности может оказаться делом чрезвычайно сложным. Если он будет у себя в Бангалоре, то связаться с ним не составит труда. Но он может быть в отъезде, и тогда его надо искать по всей Индии. Наконец, он может быть в Гималаях, в доме, оставшемся ему от отца: туда он имеет обыкновение выезжать поздней весной или в начале лета. А чтобы добраться туда по трудным и опасным горным дорогам, нужна машина, нужен хороший опытный шофер. А где и как все это достанешь?
К тому же меня весьма беспокоила проблема языка. Я ехал один, без переводчика. И хотя когда то в университете я изучал английский язык, приводя в ужас своим произношением преподавателей, к моменту отъезда все эти уроки, разумеется, начисто выветрились из моей памяти.
В нашем посольстве и делийском отделении Общества советс ко индийской дружбы были осведомлены о моем приезде, но, судя по всему, в Индии я мог рассчитывать лишь на собственную инициативу и… везение.
"Без машины, без переводчика - вот и просидишь в Дели всю командировку", - предрекали мне мои друзья скептики.
Несколько подняла мой дух Людмила Васильевна Шапошникова, волевая, энергичная женщина, счастливо соединяющая в себе ученого и журналиста. Я познакомился с ней накануне отъезда. До этого я знал ее по книге "Годы и дни Мадраса", где непосредственные впечатления автора и исторический материал, собранный ею, складывались в увлекательный рассказ об Индии. Она мне сообщила, что в Индии вот уже без малого год живет ее подруга - Нина Степановна Карпова. Индолог по специальности, она преподает в местном университете и работает над докторской диссертацией о Калидасе.
К ней то она и посоветовала обратиться за помощью. "Она в Агре, но это не так далеко от Дели: сто - сто двадцать миль".
Правда, рекомендация тут же обросла всякими "если". Если разыщете, если не будет занята, если сумеете заинтересовать, если согласится. Но все же это было что то. Людмила Васильевна написала письмо и, вручая его мне, добавила с многозначительным выражением в голосе:
"Было бы замечательно, если б удалось уговорить. Хинди она знает как родной. Ходит в сари. Дружна с самыми разнообразными людьми. Она знакома даже с каким то гималайским Гуру. Он помогает ей готовить докторскую диссертацию".

Далек мой Гуру от меня, и все же
Как близок Он, когда к Нему стремлюсь.

Хочу унять взъерошенные мысли,
Потом предстать перед Твоим лицом.

Одна волна окатывает нас,
Одно мгновенье длится это чудо.

О, сколько было надобно пройти,
Чтоб заработать этот зыбкий миг
Соединенья нашего и встречи.

Усильем духа вновь соединен
С Твоим безмолвьем и Твоим простором.

Учитель мой! Безмолвие Твое
Врачует, охраняет, направляет.

Но даже если слов не разберу,
Мысль о Тебе спасительна. Учитель.

Первое - и, пожалуй, самое главное - это понятие более объемно, чем мы порою себе представляем. В нем могут быть воплощены как сугубо объективные факторы, так и сугубо субъективные. Конечно, Гуру может быть конкретным лицом, носящим определенное имя, и, как в старину говорилось, прилепившись к нему всеми помыслами, ты идешь по ступеням внутреннего роста, непосредственно руководимый им. Но дело может обстоять и по другому. В предисловии к циклу стихов "Беседы с Учителем" я говорил, а ныне могу повторить, что в индийской традиции слово Учитель с большой буквы нередко обозначает твое же внутреннее "я", в котором сконцентрированы твои лучшие чувства и помыслы. Как бы отделившись от тебя, это внутреннее "я" живет самостоятельной жизнью, обращается к тебе, наставляет тебя, устремляет ввысь. Это, разумеется, не раздвоение сознания, а устремленное напряжение духа.
И та и другая трактовка понятия, очевидно, одинаково правомерна: объективное и субъективное не находится здесь в противоположении. Наоборот. Они в тесной и неразрывной взаимосвязи. Ведь Гуру, работая с учеником, обращается к его так называемому высшему "я". Но, с другой стороны, и твоя индивидуальная внутренняя работа, если она вершится в чистоте и бескорыстии, развивая твои лучшие чувства и мысли, по закону взаимного духовного тяготения может привести и обязательно приводит к тому, кого именуют Гуру Махатмой Учителем.
Второе. Понятие Учителя настолько широко, что оно включает в себя буквально всю нашу жизнь, требуя пристального внимания и бдительности ко всем явлениям жизни, даже самым незначительным. Зов, пробуждающий дух человека, может прийти отовсюду. ("Надо - и муравей гонцом будет".) Поэтому в Индии так популярна поговорка: "Никто тебе не друг, никто тебе не брат, но каждый человек тебе Учитель". Известен другой, более максималистский вариант поговорки: "Никто тебе не друг, никто тебе не враг, но каждый человек тебе великий Учитель". Каждый человек, а значит, и каждая встреча, а значит, и каждое явление жизни. Все зависит лишь от того, насколько ты внимателен, насколько развил в себе дар распознавания. Сказанное может быть подытожено краткой формулировкой, которую я приводил уже раньше в своей книге "На вершинах": "Все, что зовет вверх, и есть Учитель!"
Третье. Понятие "Учитель" в принципе носит безличный характер. Во всяком случае, здесь четко выражено устремление к безличному началу. Разумеется, далеко не все Гуру безымянны. Институт Махатм настолько прочно врос даже в социальную почву Индии, что здесь, конечно, хорошо известны имена Учителей как прошлого, так и настоящего. Мы знаем, какой любовью окружено имя Махатмы Ганди. Мы знаем также, что в письме духовных Учителей Востока, которое Рерихи привезли в двадцать шестом году в Москву для передачи советскому правительству, Махатмой называют Ленина ("брат наш, Махатма Ленин").
И в то же время мы знаем, что многие Учителя Востока и Индии предпочитают выступать под обобщенным именем Махатмы. Твердое, неизменное желание оградить себя от известности, а тем более от широкой популярности - характерная черта всех духовно просветленных существ. В книге "Община", изданной Рерихами в двадцать седьмом году в Улан Баторе и представляющей собой листы бесед с высоким общинником Востока (то есть лицом, не желающим рекламировать свое имя), говорится: "Для одного мы Махатмы, для другого ученые, для третьего повстанцы, для четвертого комитет революционеров". Нетрудно заметить, что в подтексте звучит все та же мысль о "муравье". Не важно, какой "муравей" принес весть, важно, чтобы она пришла вовремя и чтобы она была правильно воспринята.
Нас, воспитанных в атмосфере иной психологии, подчас озадачивает это настойчивое внутреннее убежденное стремление быть безвестным. Оно кажется нам таинственным, странным. А ничего странного нет. Во первых, в нем, в этом стремлении, запечатлен дух подлинного бескорыстия, которое для многих из нас остается недосягаемым идеалом. Во вторых, оно проистекает из представления о безымянном истинном творчестве.
Понимание анонимности творчества отнюдь не парадоксально, как может показаться с первого взгляда. Оно развито не только на Востоке, но, если пристальней вглядеться в историю нашей культуры, у нас тоже. Безымянны авторы нашего фольклора, неизвестны по большей части имена мастеров древнерусской живописи; не случайно, быть может, не дошло до нас имя автора "Слова о полку Игореве".
В наше время на безличном, а вернее, надличном характере искусства настаивает Рерих. Неоднократно он повторяет мысль об условности авторского имени (не делая исключения и для себя).
Ведь каждое произведение искусства (независимо даже от самого создателя) столько вбирает в себя отовсюду, что по справедливости должно считаться плодом коллективного труда. Усвоение этой столь очевидной вещи, по мнению Рериха, необычайно способствовало бы расширению сознания творца. Поэтому он призывает: "Подумайте об анонимности творчества. В нем еще одна ступень в возвеличении духа, за случайными пределами дней в нем еще шаг ускорения прогресса человечества".
Условность авторского имени я мог бы, в частности, продемонстрировать и на примере данной книги. Разумеется, в ней есть то, что принадлежит мне непосредственно: путешествие, которое я пытаюсь описать с документальной точностью, впечатления от встреч с людьми и одухотворенной мыслью Индии. Но я прекрасно отдаю себе отчет в том, что самое главное, определившее весь замысел книги, а именно одухотворенная мысль Индии, естественно, мне не принадлежит. Для того чтобы прикоснуться к ней, понадобилась работа многих поколений. Я также отдаю себе отчет в том, что не мог бы возникнуть замысел и без Конкордии Евгеньевны Антаровой, которую по справедливости и без преувеличений следовало бы назвать соавтором этой книги.
Впрочем, каждый пишущий знает, как трудно отделить свое от чужого, заимствованное от оригинального. Современный индийский философ Кришнамурти, отличающийся беспощадной точностью психологического анализа, отказывается однозначно определить импульс, вызвавший к жизни то или иное произведение (что это: то ли внешнее воздействие, то ли собственные эмоции, то ли интуиция, то ли все это, вместе взятое?). Автор многочисленных статей, книг воспоминаний, стихов, он с обезоруживающей искренностью заявляет: "Мне хотелось бы знать скрытые тонкости этого весьма сложного процесса, который именуется писательским трудом".
Какого бы уровня знаний ни достигали Махатмы и Учителя в своей непрестанной работе и поиске, они никогда не замыкают на себе устремленную и ищущую мысль человека. В светящейся цепи познания, уходящей ввысь, в бесконечность, они считают себя лишь соединительными звеньями. Вот почему они так непримиримы к суеверным представлениям на свой счет. Вот почему с такой настойчивостью они стараются развеивать легенды о своей исключительности и недосягаемости. Вот почему они не устают повторять: "Не считайте нас существами высшими. В страдании и плаче разворачивалось наше сердце, в тревогах и муке расширялось наше сознание. Когда то каждый из нас был самым простым, обычным человеком и шел по такому же простому трудовому дню, как идете вы сейчас. Если вы это поймете, если поверите, что все, чего мы достигли, было достигнуто нами только потому, что любовь учила нас самообладанию, - вы найдете тот же путь".
Жадно и суетливо ищущих некоего "откровения", уповающих на встречу с Учителем как на чудо, они честно предупреждают:
"Спеша, люди часто слишком многого ждут и от самих себя, и от тех, в ком они ищут себе идеальных руководителей. Не торопитесь". Все фантастические догадки о сверхъестественном разбиваются, как о скалу, об их незыблемое убеждение: в природе нет тайн, а есть только та или иная ступень знания. То, что сегодня кажется недосягаемым, завтра станет доступным, а послезавтра чем то простым и будничным. Вся обозримая история человечества подтверждает это.
Если Махатмы требуют от своих учеников сдержанности в речи, а то и налагают обет полного молчания ("Есть вещи столь великие и священные, что о них не говорят"), то это объясняется не туманно мистическими, а вполне понятными реальными причинами. В общении с каждым человеком, считают они, должны обязательно учитываться два обстоятельства.
Во первых, ценность каждого слова. Она так велика, что иногда одно произнесенное не вовремя слово может погубить целый круг людей.
Надо очень думать о каждом слове, которое мы говорим, учат Махатмы. Нет таких слов, которые может безнаказанно выбрасывать в мир человек. Слово - не простое сочетание букв. Оно всегда передает действие силы в человеке. Даже если он не знает ничего о тех силах, что носит в себе, и не думает, какие вулканы страстей и зла можно пробудить неосторожно брошенным словом, даже и тогда нет безнаказанно выброшенных в мир слов. Берегись пересудов не только в словах: даже в мыслях старайся найти оправдание людям и пролить им мир хотя бы на одну ту минуту, когда ты встретил их.
Во вторых, должна учитываться степень готовности другого человека, в особенности если ты стараешься приобщить его к какому то новому знанию.
Тайн в мире духовных сил нет, повторяют Махатмы. Есть та или иная ступень знания, то есть та или иная ступень освобождения. Поэтому убеждения людей, их моральные требования, их радостность или уныние в единении друг с другом, доброжелательство или равнодушие и т. д. - все зависит от степени закрепощенности в личных страстях или от их освобожденности.
Субъективизм человека и отрицание им своей современности под тем или иным предлогом всегда служат явным и верным признаком его невежественности. Поэтому думать, что ты можешь кого либо поднять к более высокому миросозерцанию, если приобщишь его к своей истине, раскрывшейся тебе благодаря твоему собственному труду и любви, составляет такое же заблуждение, как пытаться объяснить немузыкальному человеку прелесть песни.
Отдавая другому самую драгоценную и неоспоримую для себя истину, ты не достигнешь никаких положительных результатов, если друг твой не готов к ее восприятию. А профанировать свою святыню ты всегда рискуешь. И не потому, что человек, которому ты ее открыл, зол или бесчестен. Но только потому, что он еще не готов. Есть целый ряд знаний, войти в которые может только сам человек. Ввести в них ничья посторонняя мысль не может. Развиваясь, освобожденный человек сам ставит - свои, по своему - вопросы матери природе, и она ему отвечает.
Это не значит, что каждый еще ничего не понимающий в пути ученичества человек способен ставить природе те вопросы, до которых он своим умничаньем додумался. Прочел человек десяток другой умных книжек, побыл членом, секретарем или председателем каких либо философских или иных обществ, загрузил себя еще большим числом условных пониманий и решил, что теперь он "готов", что он водитель тех или иных людей, что знания его - вершина мудрости.
Здесь начало всех печальных отклонений. Здесь начало разъединения, упрямства, самомнения, споров о том, кто прав, кто виноват. Вместо доброжелательства друг к другу и мира, что вносят с собою освобожденные, человек, ухвативший мираж знаний, вносит людям раздражение и оставляет их в неудовлетворенности и безрадостности. Проверь и присмотрись. Тот, кто легче всех прощает людям их греховность, всегда несет людям в каждой встрече доброту, милосердие и мир. В них он каждую встречу начнет, в них ее и кончит. Тот же, кто вошел в дом и принес раздражение, тот всегда не прав, хотя бы свой приход он объяснял самыми важными причинами.
Махатмы с полным основанием полагают, что внешние церемонии и обряды, каким бы ореолом таинственности и торжественности они ни были бы окружены, при отсутствии должной внутренней устремленности не имеют никакого значения для духовного развития человека. Это - предрассудок точно такой же, как и попытка при помощи одних лишь волевых усилий или йогических упражнений раскрыть в себе высшее "я", приблизиться к Гуру. "Путь к Учителю идет только через любовь к людям". Это сформулировано самими Учителями как закон.
К тому, кто встал на путь ученичества, а не разговоров о нем, обращен их призыв: "Рассматривай себя как канал, как соединительное звено между нами, которых ты ставишь так высоко, и людьми, которым сострадаешь. Передавай, разбрасывай полной горстью всем встречным все то, что поймешь от нас и через нас. Все высокое, чего коснешься, неси людям, и выполнишь свою задачу жизни. Но то будет не тяжкий и скучный долг добродетели, а радость и мир твоей собственной звенящей любви. Несите не бремя жизни, не иго ученичества, но радость труда, разделенного с нами".
Снова радость. Вот главная ось, на которой держится, по существу, духовное делание. Призыв к радости - не дань риторике, как может кое кому показаться. Он практичен и жизнен прежде всего потому, что учитывает объективные закономерности роста человеческой психики. Что же касается духовных контактов, то суть Дела, на мой взгляд, лучше всего проясняют следующие слова:
"Решившись следовать чьим то указаниям, избрав себе в другом человеке путь, надо быть в гармонии с тем, кого хочешь назвать своим Учителем. Чтобы воспринять указания Учителя и нести их как творящую силу в свой день, надо быть в радости. Только одна радость открывает возможность слиться двум сознаниям, стоящим на разных ступенях развития. И чем радостнее и чище низшее сознание ученика, тем легче, проще и дальше оно может влиться в сознание Учителя и тем больше может унести он, радостный, из открывающегося ему высшего сознания".